Свидание с "Палладой"

В середине прошлого века монарший двор России принял решение о посольстве морем в тогда еще во многом загадочную Японию. Адмиралтейство получило приказ снарядить три судна. Флагманом этой флотилии стала «Паллада».

Фрегат, построенный в 1832 году на Охтинских верфях, к тому времени входил в состав Балтийской эскадры. Первым капитаном на нем был молодой Нахимов. В 1852 году, после недолгих сборов посланники отбыли из Кронштадта. «Палладой» командовал капитан Иван Семенович Унковский, успешно выполнивший возложенную на него миссию и ставший впоследствии адмиралом.

Сорокачетырех пушечный фрегат выдержал тяжелый двухлетний морской переход через три океана. В команде корабля находился в должности секретаря Иван Александрович Гончаров, впоследствии ставший крупным русским писателем. Под впечатлением этого долгого плавания Гончаров написал известный роман «Фрегат Паллада».

Наконец, судно бросило якорь на рейде японского города Нагасаки. Переговоры в то время с Японией – страной абсолютно закрытой для посещения иностранцами – были делом не легким. За все время стоянки в течение нескольких месяцев ни один моряк не покинул «Паллады». Все переговоры велись через посредников и посредством переписки. Тем не менее, главе русской миссии, адмиралу Е.В. Путятину, удалось заключить мирный договор. Но разразилась Крымская воина, посольство было отозвано и направлено к восточным берегам России для несения боевой службы. После непродолжительного перехода фрегат подходит к еще малоизвестным берегам и пытается войти в устье реки Амур, но противные течения и мели не дают этого сделать. Тогда Путятин решает спуститься на юг, в надежде получить удобную стоянку в одной из глубоких бухт побережья, где и зимовать. Гончаров так описывал этот момент: «Мы входили в широкие ворота гладкого бассейна, обставленного крутыми точно обрубленными берегами, поросшими непроницаемым для взгляда мелким лесом: сосен, пихты, лиственницы. Нас охватил крепкий смоляной запах. Мы прошли большой залив и увидели две другие бухты, направо и налево, длинными языками вдающиеся в берега...

В маленькой бухте, куда мы шли, уже стояло опередившее нас наше судно «Князь Меньшиков», почти у самого берега... Мы стали на якорь». Залив этот впоследствии был назван Императорской Гаванью.

«Паллада», к тому времени прослужившая более двух десятков лет и сильно потрепанная штормами, нуждалась в серьезном ремонте. Однако вскоре в бухту вошел новый русский фрегат - «Диана», на который с «Паллады» передали пушки, и куда перешла основная часть команды. Разоруженный корабль, без экипажа остался зимовать в бухте.

Приданные для охраны судна казаки с небольшой частью экипажа «Паллады» разбили на берегу палаточный лагерь, а спустя некоторое время переоборудовали его в береговой пост. С тех пор и зовется бухта - Постовая.

А в глубине ее вод лежит когда-то гордый фрегат. Дальнейшая его судьба сложилась следующим образом. Две зимы простоял корабль в гавани, отчего пришел еще в большую ветхость. В конце концов, корпус дал течь. Тогда был отдан приказ затопить судно, дабы оно не попало в руки неприятеля - у Дальневосточных берегов курсировали эскадры Англии и Франции - военных союзников Турции, и они вполне могли захватить незащищенный фрегат. Мичман Разградский взорвал корму судна, и оно легло на грунт. Это случилось в 1856 году. Но время от времени, на «Палладу» наведываются люди. Известность корабля и то, что фрегат лежит у самого берега, в силу чего легко доступен для ныряльщиков, сделали его местом паломничества аквалангистов.

Еще в конце тридцатых годов нашего века существовал проект подъема корабля и восстановления его в качестве музея, но, как это было принято списывать неумение довести задуманное до конца, «начавшаяся война помешала осуществить подъем на практике». Однако одиночки всегда посещали «Палладу», и множество подводных сувениров с этого корабля украшают полки в их квартирах. Побаловался здесь и военно-морской флот. Кто-то подогнал плавкран, водолазы застропили корму затонувшего фрегата и дернули... Корму оторвали. Из досок мореного дуба понаделали мебель для адмиралов. Кое-что перепало музеям. Остатки, впоследствии, растащили различного рода самодеятельные экспедиции, всеми правдами и неправдами проникающие на территорию военной части подводников, которым и принадлежит бухта Постовая.

Потихоньку судно превратилось в груду досок, хаотично лежащих на дне. Особенно интенсивно его расхищение шло в последние десятилетия. Еще в начале семидесятых годов профессиональный водолаз Александр Рогов, оказавшийся волей случая в бухте Постовая, так описывал свое погружение на легендарный парусник: «При первом и беглом осмотре корпуса фрегата я убеждаюсь, что проникнуть внутрь его не удастся, так как палуба сильно захламлена и разрушена, а иллюминаторы заросли или забиты илом. Придется осмотреть корабль снаружи. Мне вспоминаются отчеты водолазов, работавших здесь в 1887, 1914, 193б и 1940 годах, есть там и такие фразы: «Дуб очень тверд, а чугун - как сыр»; а вот латунные и медные детали, по их мнению, сохранились намного лучше.

Плаваем у правого борта, кормовая часть судна высотой около 5 метров вся в зарослях и морских животных. Через иллюминатор и полусгнившие бойницы (видимо, имеются в виду пушечные порты – прим. автора) проплывают рыбки, видны моллюски... Замечаю, что поверхность медной обшивки там, где она свободна от обрастания, почти не разрушена, да и за тридцать лет после визита водолазов, наверное, ничего здесь не изменилось. Пытаемся отломить лист обшивки, но он вместе со шпангоутом обрывается вниз, поднимая клубы мути.

Плыву к корме и хочу отыскать памятную по запискам Гончарова его каюту. Палуба проломлена в нескольких местах, в одно из погружений водолаз, пробираясь по ней в своих громоздких и тяжелых доспехах, провалился вниз головой, и его с трудом спасли. Наш десант на «Палладу» легководолазный, и мы свободно плаваем вокруг торчащих полусгнивших бревен и металлических листов. По описанию помню, что на корме перед каютой была часть палубы – шканцы, и вблизи стояла грот-мачта - это бревно «футов сто длины и до 80 пудов весом», но ни этой, ни другой мачт нет, наверное, и их, как и весь такелаж и снасти сняли перед затоплением судна. Мои товарищи жестами приглашают плыть в сторону носовой части судна. Плывем вместе, длина фрегата более 50 метров, а ширина палубы - метров 15, и если плыть у верхней кромки одного из бортов, то противоположного борта не видно в дымке глубины. Вот и бушприт, он обломан, но стремительность судна прослеживается по его форме, увенчанной могучим брусом форштевня. Очертания носовой части корабля более отчетливы, видны клюзы - люки, сквозь которые травили и выбирали якорные канаты. Подплываю к одному из них и, памятуя отчет водолазов, без труда отламываю кусок чугунного обрамления... Прощаясь с кораблем, захватили мы с собой на поверхность лист медной обшивки, кусок шпангоута и два медных, кованых гвоздя...»

Самому мне довелось побывать на знаменитом паруснике дважды. Впервые это произошло в 1980 году, когда удалось организовать специальную журналистскую экспедицию и получить разрешение на подводные съемки в бухте. Ведь в Постовой базировались подводные атомные ракетоносцы, и о том, чтобы нырять там без специального «добро», пришедшего с самого верха, не могло быть и речи. Такое разрешение мы получили от командующего Тихоокеанским флотом. Надо сказать, что получили его без каких-либо затруднений. Проблема была лишь в том, как сделать так, чтобы наше письмо попало на стол к самому командующему. Мы применили старый как мир способ. В составе экспедиции была обворожительная ассистентка Леночка. Ее то мы и послали в приемную. Молодой адъютант командующего, что называется, «землю рыл», и уже на следующее утро письмо было представлено пред светлые очи «Его Превосходительства»… В Постовой нас ждал самый радушный прием. Еще бы, приказ самого главнокомандующего флотом! Замполит части, казалось, сам готов был нырять.

Погода не баловала - третий день моросил холодный, занудный дождь. Отчаявшись дождаться солнца - нам оно было необходимо для съемок на глубине - по бедности своей, мы в то время не имели не только подводного освещения, но даже пленки высокой чувствительности. Снимали на обычную черно-белую пленку, форсируя ее чувствительность многократно увеличенным временем проявления. Из снаряжения все, что у нас было - это пара аквалангов, плохо работающий самодельный компрессор и тяжеленный капризный фото бокс с массой рычагов и шестеренок, неизменно пропускавший чуть-чуть воды. Пользуясь случаем высокого покровительства, мы довели и бокс, и компрессор до рабочего состояния в мастерских военно-морской базы и уведомили местное командование, что готовы к погружениям. Утром инженер экспедиции разбудил меня и с нервным смехом предложил посмотреть судно, которое нам выделили для водолазных работ. Спустившись к пристани, я обомлел. У бонов отшвартовался огромный торпедолов - что-то среднее между минным тральщиком и сторожевиком. Эти суда предназначены для нахождения и подъема из воды торпед при учебных стрельбах.

Горячо поблагодарив за помощь, мы попросили выделить что-нибудь поскромнее, например, шлюпку с этого самого торпедолова с матросом в придачу. Что сразу же и получили. Заканчивая последние приготовления, я услышал голос замполита. Он неизменно приходил на пирс каждое утро и внимательно наблюдал за нашими сборами. Наказав сидящему на веслах матросу, чтобы тот не уставал, зам по политчасти обратился ко мне:
- Ищите корабль на середине бухты. Он лежит там.

Сказанное было достаточно убедительно и в силу хорошо известного исторического факта специального затопления фрегата. Не могли же его топить на прибрежном мелководье… Помер глубины в центре бухты показал 22 метра, и я камнем рухнул в холодную воду. Проходимость среднего уха у меня отличная и я всегда погружаюсь с максимальной скоростью. Но на мне был новый гидрокостюм «Садко-2», и готовившие его помощники забыли вытащить затычки из ниппелей, подводящих воду к ушным раковинам. Так происходит компенсация наружного и внутреннего давления воздуха в ушах. Теперь образовалась воздушная прослойка, в которой давление оставалось неизменным, а недостаточно эластичная резина гермошлема не могла его компенсировать.

Где-то метрах на десяти уши пронзила резкая боль. Я рывком оттянул край гермошлема, пропуская воду, но, видимо, сделал это с запозданием. Боль не проходила. Пришлось подняться на несколько метров и еще раз впустить в шлем холодную воду.

Дна достиг быстро. Во все стороны расстилалась совершенно ровная и безжизненная, илистая пустыня. Стоило чуть потревожить осадки движением ласт, как подо мной словно взрывалась атомная бомба, закрывая все видимое пространство густыми клубами мути. Плыву вправо, влево - ничего. Лишь попалась какая-то труба, судя по весу металлическая и явно не имеющая к предмету поиска никакого отношения. Раз в пять минут встречаются сидящие прямо на иловом субстрате большие одинокие актинии. Они очень красивы и напоминают распустившиеся белые хризантемы.

Минут через двадцать, изрядно замерзший, я подергал страховочный фал, дав команду тащить меня наверх к солнцу, которого мы никак не могли дождаться. В шлюпке, когда я отогревал окоченевшие пальцы, чтобы расстегнуть многочисленные застежки аппарата, ассистент, с испугом взглянув в мою сторону, почти прокричал:
- У тебя кровь в шлеме!

Расстегиваю зажим и рывком освобождаю голову. Волосы все в крови. Тонкой струйкой она течет из правого уха. Вердикт однозначен - порвана барабанная перепонка, и нырять теперь нельзя целый месяц. В санитарной части ухо промыли, как потом оказалось, этого категорически нельзя было делать, и заложили огромным ватным тампоном. Теперь я ничего не слышу. Дилемма нырять - не нырять не стояла. Легководолаз в группе – я один. Разрешение второй раз получить не реально. Да и добраться до дальневосточной бухты Постовая – не в пригород съездить…

Следующий день не принес ничего нового. Я перенес поиски ближе к берегу, чтобы хоть немного уменьшить глубину. Заложив в перфорированное ухо баночку вазелина и полкилограмма ваты, я продолжал поиски, раз за разом ныряя со шлюпки под серым, низко висящим небом в такую же свинцово-серую и холодную воду.

На третий день поисков к нам подошел плотный морячок.
- Что снимаете, ребята?
- «Палладу» ищем.

Собеседник сделал удивленное лицо.
- Так вы не там ищите. Я думал, вы что-то снимать туда ездите. Судно лежит вот здесь. Он ткнул пальцем себе под ноги и для убедительности добавил:
- Я водолазный старшина. Сам несколько раз спускался на «Палладу». Обернувшись, я увидел спину быстро удалявшегося замполита...

И снова меня объяло холодное и неприветливое море. Но глубина здесь была не в пример меньше. Уже на семи или восьми метрах я увидел дно, заваленное обломками различных деталей, падавших и выбрасываемых со швартующихся лодок. Я плыл над подводной мусоркой. Щупальца обрезков кабелей и тросов извивались во мгле, представляя для резинового костюма куда большую опасность, чем настоящие осьминоги. Во все стороны торчали куски разноцветных проводов каких-то электронных приборов. Вот показались большие листы зеленовато-серого металла. И никаких следов корабля. Поддеваю рукой металлический лист и вижу по его периметру ряд отверстий. Стоп! Отверстия прямоугольной формы. В некоторых из них торчат кованые гвозди. Это уж точно не с современных атомоходов.

Чуть дальше подплываю к большой доске, окованной медным листом. Поднимаю голову. За ее краем вижу хаотично торчащие из ила большие, толстые шпангоуты. Я нашел «Палладу»! Однако того корабля, который я ожидал увидеть, не было. Лишь кое-где из ила торчали шпангоуты, да листы обшивки хаотично покрывали небольшие участки дна. Никакого намека на бушприт, палубные надстройки или остатки самой палубы. Сделав несколько фотографий, подобрав пару гвоздей, выпавших из обшивки, и кусок доски, я поднялся наверх. К более детальному обследованию не располагала чересчур холодная вода, дело происходило в начале июня, и состояние моих ушей. Сувениры мы отправили в местный музей имени Гончарова с короткой припиской о том, где и когда они были найдены.

Второй раз на «Палладе» я побывал почти через десять лет. Опять не обошлось без специального разрешения, но на этот раз уставшие от частых посетителей моряки не проявили к нам столь трепетного внимания.

На этот раз день раз стоял погожий. Пройдя по уже знакомому пирсу, я неожиданно обнаружил у его конца целую коллекцию предметов, поднятых со дна моря и явно принадлежащих знакомому паруснику. Горой громоздились вырванные куски обшивки, под некоторыми из них еще сохранился войлок - им оббивали наружные части корпуса судна для защиты от проникновения червей, разрушающих древесину. Рядом лежали широкие доски палубного настила и еще какие-то мелкие деревянные обломки. Как оказалось, на «Палладе» проводила работы очередная «изыскательская» экспедиция, на этот раз под флагом газеты «Комсомольская правда», добывая и поднимая на поверхность практически все, что попадалось под руку на глубине.

Работали с размахом. Сопровождающий моряк поведал, что водолазы расчищают корпус и, потратив на это все лето, добились серьезных результатов. Опускаюсь прямо с пирса. И сразу вижу ряды знакомых шпангоутов. Они торчат из донного ила метра на три. Правый, по отношению ко мне, борт сохранился начительно лучше, и можно было какое-то время плыть вдоль него, ясно редставляя корпус большого корабля.

Вплываю внутрь судна. Вода на этот раз значительно прозрачнее и теплее, у меня в руках хорошая модель подводной японской фотокамеры, и можно не торопиться. Делаю снимки шпангоутов, густо покрытых морскими водорослями, затем опускаюсь к самому дну. Здесь лес больших белых актиний. Они выстилают днище фрегата изнутри. Поднимаю небольшой обломок дерева. Он как камень. Древесина полностью минерализовалась. Даже циркулярная пила возьмет это дерево с большим трудом. Но ничто не может устоять перед морскими древоточцами. Там, где дерево не было покрыто слоем ила, оно сплошь изъедено червями, превратившими его в подобие пчелиных сот с тонкими перегородками. Никаких мелких деталей я уже не нахожу. Все подобрано «комсомольцами». Благо, если для музеев.

Время от времени появляющиеся в прессе публикации с высказываниями о подъеме и восстановлении фрегата «Паллада», не более чем мнения дилетантов. Фрегата нет. И поднимать со дна бухты Постовой уже нечего.

Здесь надо отдать должное энтузиастам из краеведческого музея города Советская Гавань. Обращаясь за помощью ко всем ныряющим на «Палладу», (покупать - у музея нет средств), его дирекция собрала неплохую коллекцию предметов, поднятых с судна, а главное, составила по рассказам ныряльщиков подробную карту-схему того, что лежит на дне бухты. Это единственный, достоверный документ, показывающий конец истории русского парусника, некогда гордо несшего Андреевский флаг.
С. Мельникофф